Что такое травма развития и как психологу с ней работать

Травма — это сильное психологическое ранение, вызванное тяжелым, зачастую угрожающим жизни событием, которое психика не смогла переработать. Это состояние мешает человеку жить и может привести к посттравматическому стрессовому расстройству (ПТСР) или комплексному ПТСР (КПТСР), если травмирующие события были длительными и высокоинтенсивными.

Травма развития возникает, когда ребенок растет в неблагополучной среде, испытывает жестокость, пренебрежение, насилие. Это нарушает нормальное развитие психики, формирует у ребенка искаженные представления о мире, отношениях, себе. Взрослея, человек сталкивается с трудностями, так как механизмы адаптации, выработанные в детстве, мешают ему жить в новой среде.

Травма привязанности возникает при нарушении отношений между ребенком и значимым взрослым. Это не просто разовые конфликты или несправедливые замечания, а длительные, повторяющиеся проблемы в отношениях. Травма привязанности может стать частью травмы развития и привести к КПТСР.

КПТСР и травма развития действительно схожи. Оба состояния сопровождаются:

Ключевые различия такие:

Согласна с коллегами, на фоне КПТСР или травмы развития могут развиваться различные сопутствующие состояния, включая депрессию и другие расстройства. В таких случаях нередко требуется медикаментозное лечение.

В работе с клиентами, особенно подростками, я вижу, как их боль еще не скрыта взрослыми защитными механизмами. Мне важно держать фокус на их неудовлетворенных потребностях, которые лежат в основе травматического опыта. Каким термином их назвать? Я часто говорю: «Неважно, как это называется, важно, чтобы вам стало легче».

КПТСР часто связан с накоплением травм, вызванных длительным неудовлетворением потребностей. Экстремальные события, такие как война, могут служить триггером, но основная травма развивается из-за постоянных межличностных нарушений. Например, в условиях военных действий родители могут утратить способность удовлетворять базовые потребности ребенка.

Наши особенности формируются под воздействием трех групп факторов: социальных (условия жизни), биологических (темперамент, нейроотличия) и психологических.

Я опираюсь на модель здоровья, где важно не только то, что случилось, но и как ситуация воспринимается. Важно не само событие, а как оно повлияло на удовлетворение потребностей и сколько таких событий накопилось. Когда критическая масса неудовлетворенности растет, мозг начинает формировать жесткие алгоритмы на будущее. Они зависят от биологических факторов, таких как темперамент, стрессоустойчивость, нейроособенности. Мы не всегда можем точно понять, почему человек воспринял ситуацию конкретным способом: из-за высокой чувствительности или, например, СДВГ. В совокупности все это определяет, будет ли травма.

В схема-терапии, например, есть множество алгоритмов, которые могут как поддерживать, так и мешать удовлетворению потребностей. Это не полюса, а шкала, континуум. У ребенка могут быть как удовлетворенные, так и неудовлетворенные потребности, и важно не только то, что «сломано», но и то, на что можно опереться. Если ребенок жил в асоциальной семье, где не соблюдались социальные нормы, например, не платили налоги, это сильно влияет на его восприятие мира: он вообще может не понимать, зачем это делать.

Я заметила, что с одинаковым детским опытом у одного подростка терапия идет быстро, а у другого гораздо сложнее. Это зависит от того, сформировались ли у человека функциональные схемы, которые помогают адаптироваться.

Меня поразил контраст между условиями жизни детей и их реальными потребностями, которые остаются неудовлетворенными. В областном детском доме дети испытывают сложности с установлением контакта, с трудом реагируют на изменения в групповом взаимодействии. То же самое испытывают дети в дорогом частном центре, несмотря на удобства и безопасность, хорошие машины, дорогую одежду.

Даже в семьях, где потребности детей удовлетворяются с точки зрения социума, может возникать травма, если не учитываются другие важные аспекты психоэмоционального развития. Родители, приходящие ко мне на консультации, часто хотят профилактировать возникновение травмы. Они переживают, что травмировать может даже небольшое изменение в жизни ребенка: например, если оставить его с бабушкой и уйти на свидание.

Меня пугает, когда родители начинают заниматься профилактикой травм, не факт, что существующих. Это отвлекает их от настоящих потребностей детей.

Травма развития может приводить к дезадаптации. Когда ребенок не может адаптироваться к происходящему, возможно, у него нет нужных навыков или понимания, как справляться с такими ситуациями. Особенно это видно в семьях, которые кажутся благополучными: они тратят много сил на «обертку», вроде развивающих кружков или дорогой одежды, но часто забывают про важность отношений. Поэтому психологу важно фокусироваться не на диагнозах или травмах, а на том, адаптирован ли ребенок, удовлетворены ли его потребности.

Все дети, с которыми я сейчас работаю, находятся в приемных семьях и имеют травму развития.

Травма развития — это переживание тотальной небезопасности и витального страха. Это может проявляться в экстремальных ситуациях, при жестоком обращении или насилии. Но чаще травма связана с субъективным страхом, когда ребенок чувствует угрозу со стороны взрослого, который должен обеспечивать его безопасность, ощущает себя уязвимым и оставленным. Это может происходить даже без явных внешних проявлений насилия. Травма может быть фоном жизни, когда малыша кормят и одевают, но не дают возможности проявить себя, выражать чувства или быть услышанным. Например, когда ребенок плачет, а родители игнорируют его потребности, не хотят успокаивать, «чтобы не сел на шею». Это приводит к формированию механизмов защиты, которые не всегда помогают справляться с внутренними переживаниями.

Я ориентируюсь на следующие маркеры, чтобы выявить, насколько ребенок чувствует безопасность и удовлетворены ли его потребности.

Если работать только с ребенком, не учитывая потребности родителей, эффект будет слабым, ведь он все равно возвращается в прежнюю среду. Изменений не происходит. Поэтому в детской схема-терапии есть принцип, что важно помогать родителям удовлетворять их собственные потребности и решать проблемы.

При этом, если у ребенка уже сформировались защитные механизмы в ответ на неудовлетворенные потребности, работа психолога усложняется. Он должен стать посредником между ребенком и родителями, чтобы не углубить разрыв и не усилить травмы.

В сложных случаях, например, при работе с зависимыми подростками или если родители против психотерапии, важно поддерживать ребенка и быть с ним в его боли. Это помогает ему пережить дисфункциональные отношения в семье и не ощущать себя одиноким, повышает вероятность, что в будущем он продолжит психотерапию.

Ключевым моментом в терапии является возможность ребенка делиться переживаниями с родителями. Как верно отметила Вероника, в процессе психотерапии он находится вне семьи, но затем в нее возвращается. Поэтому важно работать как с ребенком, так и со взрослыми.

В последнее время все больше меня увлекает DNA-V, модель терапии принятия и ответственности в работе с подростками. Метод помогает родителям понять, что важно подходить к ребенку с любознательностью и принимать роль наблюдателя-советчика. Я предлагаю им включить внутреннего исследователя и вместе с ребенком изучать, что можно изменить в поведении. Это помогает взрослым отделять себя от неудачных ситуаций, взглянуть на них со стороны.

Работа с травмой развития, особенно в неблагополучных ситуациях, требует комплексного подхода. Терапия только с ребенком, без поддержки семьи, часто неэффективна. Он должен иметь стабильную и безопасную базу, место, где сможет чувствовать себя в безопасности.

Это подчеркивает важность работы с родителями. Психологу нужно устанавливать с ними доверительные и безопасные отношения. Это относится не столько к выбору метода и инструментов работы, сколько к личности специалиста. Родители, часто травмированные сами и боящиеся за детей, могут быть насторожены. Задача психолога — аккуратно выстроить контакт, не давая взрослым чувствовать, что их критикуют. Вместо обвинений быть рядом и поддерживать.

Из родителей и ребенка важно создать команду. Работать с ними, обучая, как взаимодействовать, но в какой-то момент отступить и передать эти навыки родителям, чтобы они могли поддерживать ребенка дома.

Иногда работа только с родителями может быть достаточной, чтобы снять тревогу и помочь справиться с ситуацией. Взрослые могут понять, что неправильно воспринимали проблему, и это уже большой шаг.

Если семья не включена в процесс, то работа с подростком превращается в индивидуальную терапию, которая скорее напоминает работу с взрослым. Это не всегда лучшее решение, но важно поддерживать подростка и не бросать его один на один в травмирующей ситуации.

Меня беспокоит, что социальное одобрение и модель «эталонной семьи» могут создавать дополнительные трудности в работе. Семьи, которые выглядят «полными» и «успешными», часто не признают проблемы, и это усложняет работу психологу. Когда родители считают, что все в порядке, это создает непробиваемую правоту: ребенок часто чувствует одиночество, потому что его проблемы не признаются.

Это похоже на ситуацию с терапией взрослых. Если клиент рассказывает о жестоком обращении, это более «выигрышная» с точки зрения психотерапии история: его проблемы признаются обществом и от этого становятся более видимыми. С ними легче работать. А другой клиент приходит и рассказывает про свою депрессию, а на вопрос о семье говорит, что все было прекрасно. Благополучные семьи, в которых внешне все хорошо, внутренние проблемы скрываются. Это создает иллюзию идеальности, отвлекает от реальных трудностей ребенка и в даже запрещает ему страдать.

С одной стороны, посттравматический рост — это сила, с другой — никто не хочет переживать такой опыт. Дети с опытом травмы могут адаптироваться и выживать в сложных условиях. Они могут развивают уникальную способность чувствовать других людей, понимать их эмоции и намерения, что делает их невероятно чувствительными к окружающим. Например, если ребенок научился взаимодействовать с непредсказуемыми взрослыми, он может предугадывать их реакции и даже манипулировать ими. Это не всегда конструктивно, особенно в новой среде, например, приемной семье. Ребенок привык контролировать мир вокруг себя, чтобы выжить, и может начать провоцировать взрослых. Он стремится вызвать привычные для себя реакции, такие как насилие, потому что для него это ассоциируется с любовью.

Эти «суперспособности» невозможно игнорировать или перезаписать, можно только научиться использовать их адекватно. Проблема в том, что такие дети часто пытаются управлять всем вокруг, что усложняет их воспитание. Задача взрослых — помочь ребенку научиться использовать свою способность в конструктивном ключе.

Когда речь идет о приемных детях, я часто использую метафору про Гарри Поттера. Мальчик, переживший чудовищную утрату, столкнувшийся со злом, всегда носит этот опыт с собой. Зло, оставшееся в нем, становится частью его личности и дает ему «суперспособность». И пока он не переработает этот опыт, эта сила остается его болью.

Травма не должна романтизироваться, как это часто происходит в популярной психологии. Стивен Джозеф в книге «Что нас не убивает» утверждает, что травма может стать катализатором изменений и поиска нового смысла, но это не всегда путь к росту. Разбитую вазу можно выбросить или склеить, но она уже не будет прежней.

Посттравматический рост также зависит от окружения и поддержки. В жизни героев, таких как Гарри Поттер, были значимые люди, которые его поддерживали. Основатель логотерапии Виктор Франкл, переживший концлагерь, также говорил, что его выживание было связано с важными отношениями. Без значимых людей восстановление становится сложным.

Если родитель не готов работать с травмой ребенка, это затрудняет процесс восстановления. Многие дети возвращаются в детдома, потому что взрослые не могут справиться с травмой. Важно обучать родителей поддерживать ребенка, чтобы избежать отчаяния и способствовать росту. Ресурсирование родителей и поддержка значимых людей — ключевые факторы для восстановления.

Травма развития у детей родителей с зависимостью — это не диагноз, а описание проблемы, связанной с неудовлетворенными потребностями. Важно, как мы это называем, чтобы выбрать правильную помощь, но помощь им нужна в любом случае.

Родитель с зависимостью страдает от психического заболевания и не способен заботиться о себе, не несет ответственности за свою жизнь. Это касается, в том числе, людей с алкоголизмом, которые не выздоравливают. В отличие от них, выздоравливающие могут развить более здоровые взрослые качества, чем те, кому эти качества даются без усилий. Они проходит через трудности и больше ценят свой опыт.

Особое внимание стоит уделить детям нарциссических родителей или людей с расстройством личности. В отличие от проблем с алкоголизмом, о которых говорят открыто, с нарциссическим родителем ребенок может считать, что его семья идеальна, а он сам — ничтожество. Это создает глубокую проблему, которая не так очевидна, но не менее важна. Акцент в работе с такими детьми должен быть на их потребностях: что с ним происходило в детстве, как эти потребности поддерживаются или игнорируются сейчас.